Когда в январе 1961 года генеральный секретарь ООН напра­вил Чомбе вежливый меморандум с пожеланием «пре­дусмотреть, какие меры следует предпринять, чтобы к господину Лумумбе и его соратникам был применен нормальный порядок в компетентном суде», последний в буквальном смысле слова отчитал автора послания. «Я весьма удивлен тем интересом, — говорилось в отве­те, — который Организация Объединенных Наций прояв­ляет в отношении бывшего премьер-министра. Сущест­венно необходимо, чтобы власти бывшего Бельгийского Конго оставались единственными судьями, без всякого иностранного вмешательства, в отношении того, какому он должен быть подвержен обращению, и того, какова будет его судьба».

Несомненно, это — бельгийский ответ. В Брюсселе решили, что с устранением центрального правительства Патриса Лумумбы сложилась иная политическая обста­новка, дающая возможность по-новому подойти к разре­шению конголезского кризиса. Прежде всего — оконча­тельно парализовать ООН, взять инициативу в свои ру­ки, поставить вопрос на бельгийские рельсы. Теперь усилия направлялись на то, чтобы сгладить или совсем ликвидировать разногласия между Леопольдвилем и Ка­тангой: сейчас можно налаживать нормальные взаимо­отношения «независимой Катанги» с Леопольдвилем, где нет уже Лумумбы. Ввязать Катангу в уголовное и скандальное дело с Лумумбой — значит перекинуть мост между Элизабетвилем и Леопольдвилем, Касавубу и группы Бинзы. Такое соучастие в преступлении как нельзя лучше устраивало Бельгию, тем более что сама она оставалась в тени — с развязными заявлениями вы­ступали конголезцы, а не официальные чины Брюс­селя.

Немаловажную роль в подготовке кровавой драмы сыграла и психологическая, моральная атмосфера, соз­данная вокруг имени Патриса Лумумбы. В кругах бель­гийских и некоторых африканских физическое уничто­жение премьер-министра не считалось чем-то предосу­дительным.

Этим моральным поощрением убийства Патриса Лу­мумбы, предусмотренной безответностью и объясняют­ся циничные признания очень многих бельгийцев и наемников из других европейских стран в совершении преступления. «Это я убил Лумумбу!» — заявляли они в прессе, словно выдвигая себя на премии. Говорили не перед следственной комиссией, не перед судом, не по принуждению, а по своей собственной инициативе, что­бы на клейме — «убийца Лумумбы» — нажить какой-то капитал!